Меж двух огней - Страница 102

102

Хонор пристально смотрела в свой планшет. Пауза затянулась минуты на две. Капитан принимала решение молча и наконец, вздохнув, спросила:

– Ты хочешь, чтобы именно я поговорила с Вундерманом?

– Я не знаю, мэм, – раздельно ответил Кардонес.

Только в одном старпом был уверен – в том, что на «Пилигриме» есть только один-единственный офицер, который мог бы заставить Вундермана открыться и это – капитан Харрингтон. Парень боготворил ее и очень доверял. Только ей он мог бы назвать виновника избиения. Но ведь мог и не назвать. И не только потому, что был почти до беспамятства напуган, но к настоящему моменту он в многочисленных беседах так настаивал на своем «падении», что изменение этой версии будет равносильно признанию во лжи, а Вундерман слишком молод, чтобы пережить такое унижение.

– Я хотел бы попробовать сначала еще кое-что, мэм, – спустя несколько секунд сказал старпом. Хонор посмотрела на него, удивленно подняв бровь, и он улыбнулся. – Боцман решила, что Вундерман, возможно, нуждается в… э-э… в небольшом совете, – сказал он, – так вот, она попросила Харкнесса исполнить для парня роль наставника.

– Харкнесса? – Хонор поджала губы, но все-таки не удержалась от смеха. Что-то неприятное послышалось в этом сдавленном звуке, а в ее миндалевидных глазах вспыхнуло холодное удовлетворение. – Я и не подумала об этом, – призналась она. – А он сможет… придать парню уверенности, а?

– Да, мэм. Единственно, я беспокоюсь за его склонность к прямолинейным действиям, – ответил Кардонес.

Глаза Хонор загорелись при воспоминании о разговоре с адмиралом Белой Гавани – тот прочел ей целую лекцию о вреде прямолинейных действий. Однако временами ситуация требовала именно прямолинейности, и Хонор доверяла здравому смыслу Харкнесса и МакБрайд. Каждый офицер знал, кто в действительности приводит в движение механизмы Флота, и она очень хотела дать старшинам немного творческой свободы.

– Хорошо, Раф, – сказала она, обстоятельно взвесив решение. – Я предоставлю вам с боцманом решить этот вопрос, но мы можем прижать Штайлмана не откладывая – наказав его за оскорбление старшины. На «капитанскую мачту» его – завтра же. Посмотрим, как ему понравится быть энерготехником третьего разряда. Кроме того, я хочу с ним немного поговорить . И пусть не спускают глаз с Вундермана и Тацуми. Не хочется, чтобы с ними случилось еще что-нибудь, прежде чем мы доберемся до сути дела. Я пока постою в стороне, чтобы дать тебе и Харкнессу некоторую свободу для маневров, но если у Вундермана будут еще неприятности, или с кем-то другим произойдет «несчастный случай» или «падение» придется прекратить церемонии. – Она мрачно улыбнулась и тихо добавила: – Абсолютно прекратить.

* * *

– Ну что, парень. Я вижу, ты снова на ногах.

Обри Вундерман, морщась от боли в ребрах, быстро обернулся на звук низкого голоса. В проеме открытого люка стоял плотный, явно видавший виды главстаршина с нашивкой помощника канонира – перекрещенными ракетами. Он был крупным мужчиной (не таким большим, как Штайлман, но на пять сантиметров выше Обри) и выглядел внушительно. Обри огляделся вокруг, он понятия не имел, кто это такой… или, уж коли на то пошло, зачем этот тип пришел в госпиталь.

– Гм, так точно, главстаршина… – неуверенно ответил он.

– Харкнесс, – подсказал главстаршина, ткнув пальцем в имя на правой стороне груди рабочего костюма. – Я из диспетчерской эскадрильи ЛАКов.

– А!.. – кивнул Обри, его замешательство было очевидным.

Он не знал никого в секторе управления полетами ЛАКов, но он слышал фамилию Харкнесс. Репутация главстаршины была легендарной, хотя ходили слухи, что в последнее время он изменился. Все же Обри не мог придумать ни одной разумной причины для его посещения.

– Так… – Харкнесс, усмехнувшись, сел на свободную койку напротив постели, в которой Обри провел два предыдущих дня. – Значит, парень, у тебя был какой-то неприятный случай.

То, что Харкнесс называл его «парень» и обращался на «ты», не оскорбляло Обри, как при общении с другими старыми служаками, но он почувствовал знакомый холод в слове «неприятный случай». Значит, вот в чем дело. Харкнесс здесь для того, чтобы попытаться заставить его сказать правду. Обри почувствовал, как напряглось его лицо.

– Да, – сказал он, глядя в сторону. – Я упал.

– Дело дрянь.

В словах старшины не было раздражения. И вообще, Харкнесс как будто забавлялся. Обри почувствовал, как на смену прежнему холоду приходит горячий румянец. В конце концов, то, что с ним случилось, забавно в последнюю очередь! Он метнул на Харкнесса горящий от гнева взгляд, но главстаршина лениво и самоуверенно усмехнулся в ответ, как большой грифонский кодьяк или сфинксианская гексапума. Обри покраснел.

Харкнесс еще несколько мгновений выдерживал паузу, затем откинулся назад, опершись на локти, и развалился поперек кровати.

– Слушай, парень, – довольно громко сказал он, – я знаю, что это гнилое дело, и ты сам знаешь, что это гнилое дело, и боцман знает, и даже сама Старуха знает, что это гнилое дело. Ты ведь заврался, так?

Он выдержал взгляд Обри все с тем же ленивым вызовом и, не торопясь, кивнул, поскольку юноша ничего не ответил.

– Да уж, и с Тацуми то же самое, – спокойно продолжал он, – я, по правде говоря, и не думаю ругать ни его, ни тебя. Штайлман – гнилой тип. Но вы же, братцы, не думаете, что на этом все и закончится, а?

Обри еще больше похолодел, когда услышал фамилию Штайлмана. Он не называл его ни единой душе и был уверен, что и Тацуми тоже промолчал, но Харкнесс каким-то образом все узнал. Если он пойдет к боцману или старпому, Штайлман никогда не поверит, что Обри не выдавал его.

102